Однажды на остров приехал генерал Полито и Муссолини спросил его об обещании Бадольо разрешить ему отправиться в Рокка-делле-Каминате. Решили, что это опасно, сказал Полито; префект Форли побоялся, что не сможет обеспечить ему безопасность.

— Чепуха, — сказал Муссолини сердито.

— Нет, — возразил Полито. — Фашисты словно исчезли. Повсюду происходят выступления против них и Вас лично. В Милане подверглось нападению помещение «Il Popolo d ' ltalia». А в общественном туалете Анконы я видел Ваш бюст, валявшийся на полу.

— А как война?

— Всем хочется ее закончить. Это слишком тяжелое бремя для гражданского населения, особенно женщин, стариков и детей, да и для тех, кто сражается, тоже. Вот почему они все так настроены против Вас».

Но хотя итальянцы действительно желали скорейшего окончания войны, Бадольо считал необходимым продвигаться к заключению мирного договора с максимумом предосторожностей. Политика его оказалась неудачной. Хотя он неоднократно заявлял о том, что новое правительство сохранит верность союзникам Италии, немцы, тем не менее, открыто не доверяли ему и продолжали перебрасывать войска через Бренкер. В то же время союзникам, которым своим заявлением он продемонстрировал решимость продолжать борьбу, ничего не оставалось, как довести Италию до полного поражения. Шестого июля на пограничной станции Тарвизио Амброзио и новый министр иностранных дел Рафаэле Гварилья встретились с Риббентропом и Кейтелем, передав им формальный протест против становившейся реальностью оккупации страны немцами. «Мы имеем право, — заявил Амброзио Кейтелю, — знать все о продвижении немецких войск». И это было уже не просто заявление. Представители обеих сторон знали, что ось Берлин-Рим-Токио развалилась. Кессельринг был одним из тех немцев — и, возможно, единственным — кто все еще верил, что Бадольо сдержит свое слово. Здесь же, на встрече, Риббентроп, окруженный мрачными охранниками из СС, не скрывал своего недоверия и спросил Гварилья, как давно новое правительство ведет сепаратные переговоры о мире с союзниками. Гварилья, лукаво взглянув на Риббентропа, произнес с видом оскорбленной невинности: «Но мы же ваши верные союзники!»

Меньше чем через неделю генерал Кастельяно уже направлялся в Лиссабон, чтобы проинформировать посла Великобритании, что итальянское правительство готово капитулировать. Атмосфера в Риме была накалена. Дипломаты внимательно наблюдали друг за другом и в Палаццо Киджи царила полная неразбериха — чиновники бегали из одного кабинета в другой, стараясь узнать, что же происходит. «Из наших посольств мы получаем массу телеграмм, — говорил Альфиери, — все просят инструкций. Во всех кабинетах постоянно звонят телефоны». Однако над всем этим витал страх перед жесткой реакцией Германии. Ожидали даже объявления войны. Генерал Кастельяно услышал, как чиновники говорили друг другу, что скоро будет «новая Варфоломеевская ночь».

После трехнедельных переговоров 3 сентября в военной палатке в Кассабиле около Сиракуз на Сицилии была подписана капитуляция. В тот же день Бадольо уверил немецкого посла в Риме, что Италия будет сражаться бок о бок «со своей союзницей Германией до конца»; происшедшее сохранялось в тайне до восьми часов вечера 8 сентября, когда союзники высадились около Салерно. И только тогда о капитуляции было объявлено Германии и всему миру.

О переговорах, положивших конец «Стальному пакту», Муссолини, конечно же, ничего не знал. Глядя на море, такое ровное и неподвижное, что оно напоминало ему альпийское озеро, он мрачно ожидал новостей, с трудом перенося жару этих августовских дней. Вечером 26 августа он, как обычно, сидел на террасе виллы Вебера, когда над его домом пролетел немецкий самолет, причем настолько низко, что Муссолини увидел лицо пилота. Утром пришел офицер карабинеров и сказал, что его переведут в другое место буквально на следующий день. Генерал Бассо, командовавший войсками на Сардинии, сказал, что Маддалена не может быть более безопасным убежищем для содержания там персоны «столь высокого ранга». К острову частенько подходили немецкие подводные лодки, и ожидалось, что попытка по освобождению дуче может быть предпринята в ближайшее время.

Рано утром 28 августа Муссолини забрали с виллы Вебера и сопроводили в гавань, где у причала вот уже несколько дней стоял гидросамолет Красного Креста. В сопровождении лейтенанта Файолы и старшего сержанта Античи он взошел на борт и через полтора часа полета самолет приводнился на озере Браччано. В Винья ди Вале его встретил полицейский инспектор по имени Гуэли, который — с тех пор как Полито получил травму в автокатастрофе — был назначен главным тюремщиком, и какой-то майор карабинеров. Его посадили в машину «скорой помощи», которая быстро направилась в сторону Рима.

Глава шестая

НА ГРАН-САССО

28 августа 1943 — 12 сентября 1943

1

Доехав до римской обходной дороги, санитарная машина свернула налево к Фламиниевой дороге и через железный мост над Тибром направилась в сторону Сабинской дороги. У Риети эта дорога круто сворачивает направо и пересекает долину, отделяющую Сабинские горы от Абруццы, и во время подъема по дороге Аквилы на Гран-Сассо д'Италиа сидящий в санитарной машине Муссолини с облегчением понял, что его везут в тот район Италии, который он любит.

«Невозможно забыть резкие очертания этой горы, возвышающейся более чем на 3000 метров в самом центре Италии, — писал он в своей „Storia di un anno“. Люди и атмосфера в Абруцце обладают какой-то не поддающейся определению аурой, покоряющей сердце… В начале сентября многочисленные стада овец, которые весной поднялись сюда из долины и паслись на плато, теперь готовились в обратный путь. Иногда появлялись пастухи на лошадях и вскоре исчезали за гребнем горы, вырисовываясь на горизонте, подобно персонажам из прежних веков».

Извилистая дорога по Гран Сассо в 15 милях над Аквилой упирается в конечную станцию фуникуле pa, поднимающегося еще на 3000 футов до плато, известного под названием Кампо Императоре. Это плато, растянувшееся на 10 миль на высоте 2000 метров над уровнем моря, находится у подножья возвышающегося над ним Монте Корно — самого высокого пика Апеннин. В уединенный отель на этом высоком плато и везли Муссолини.

О том, что в этот отель, известный под названием Альберго-Рифуджио (отель «Приют»), скоро должна прибыть важная персона, здесь стало известно за несколько дней до события.

Приезд туда 28 августа рядового Франческо Греветто, о котором было известно, что он состоял на службе у дуче до его ареста, оставлял мало сомнений относительно того, кто именно должен был прибыть. Поскольку отель все еще был заполнен, для приема Муссолини приготовили гостиницу Виллетта у подножия фуникулера, в которой он мог бы находиться, пока Альберго-Рифуджио освободят от тех, кто его занимал.

Флавия Юрато, управляющая отелем, спустилась по фуникулеру, чтобы руководить подготовкой к приему Муссолини в Ла Виллетта, и находилась на деревенской площади, когда подъехала санитарная машина Красного Креста. «Из нее появился грузный человек, — вспоминала она потом, — на нем был темный костюм, пальто и черная шляпа — Муссолини. В нем уже не осталось ничего от откормленного, самоуверенного диктатора. Он даже тревожно оглядывался вокруг, как бы опасаясь какой-то ловушки, вращая глазами, которые выделялись на его изнуренном лице».

Послышался сигнал воздушной тревоги на дороге из Читтадукале. «Группы солдат в нижних рубашках с криками разбежались в разные стороны, — позже писал сам Муссолини с нескрываемым презрением. — Их примеру последовали и гражданские. А также и офицеры». Правда, некоторые из них обратили внимание, что и сам Муссолини поторопился добраться до безопасной траншеи так же, как и все остальные.

Дни одиночества на Понца и Маддалена и ухудшающееся здоровье истощили жизненные силы как его духа, так и тела. Тем, кто видел его теперь, он казался не только больным, но и побежденным. Его мужество никогда прежде не подвергалось серьезным сомнениям, не сомневались в нем и сейчас, но в этот период жизни он казался почти робким.